Представь себе, что всё конечно.
Представь каково это — жить в трепетном ожидании конца.
Представь себе сотни плачущих мужчин шепчущих как один «простите меня, я больше так не могу».
Представь себе несбыточность и преступление.
Когда речь идёт уже не о десятках лет.
Космическое одиночество под минорный рояль.
Когда струи дождя не могут погасить пламя слёз.
Когда в грязи ты стоишь на коленях в грязи и гневно сжимаешь кулаки.
Тайланд. Страна улыбок. Байков и падтая.

Война, предательство и страх)
Просто есть люди ада.
Так живут. Так поют. Так умирают.
В этом нет ничего сверхъестественного.
Естество. Забавное слово.

Пойду почитаю.
Это всегда заебист.

Сколько может вынести человек?
И когда происходит этот момент, когда можно сказать «с меня хватит» и не быть осужденным?

Когда то друг подарил мне кораблик. На день рождения.
Этого друга нет.
Однажды кораблик уронил другой мой друг.
Отломав крепление кормовой шлюпки.
Этого друга тоже нет.
Недавно неловким движением была отломана фок-мачта.
Я склею кораблик. Клеи сейчас — огого.
Овсянников — отличный клей. Ещё есть Капустин, Голубцовский. Тоже ничего.
Кораблик будет выглядеть целым.
Но ебыный ты в рот блять!

Сколько лет я испражняюсь в интернет?
Почти стихи.
Не ну реально?
Неужели непонятно всё ещё, что всё — пустое.
Я бью себя кулаком в голову.
Хватит, хватит, пора перестать.
Кораблик должен плыть.
Он и сейчас плывёт резво рассекая волны.
Но при малейшем потемнении неба...
Он наливается черными думами.
И нет их тяжелей.
Вот снова, вот опять...
История повторяется.
Это невыносимо!
Невыносимо!
Когда я уже смогу сказать «с меня хватит»?
Когда будет окончена эта сансарическая хуеверть?
Когда же я наконец сойду с ебучей орбиты и уплыву в холодный космос.
Для того лишь, чтобы через миллионы астрономических лет бесконечного холода раствориться в свете умирающей звезды.
И попасть туда ГДЕ ЭТИ БЛЯДСКИЕ ЗАКОНЫ НЕ РАБОТАЮТ!!!

Обожаю читать книги про какие-то титанические труды и стройки, которые закончились ничем.
Всё, знаете ли, прах. Ничто не стоит ничего.
С детства приучен к обесцениванию. К недостижимости идеала.
Сколько в моей жизни было отелей?
Больше ста наверное. За август их будет пять.
И в каждом ты оставляешь кусочек своей ауры. Кусочек своей жизни.
И кусочек своей веры в постоянство.
Меня травмирует то, что у меня много обуви и одежды.
Ведь хожу я всегда в одном и том же.
Меня травмирует большое количество личных вещей.
И вообще — любая стабильность. Но на самом деле я её боюсь.
Боюсь привыкнуть.
Наверное, апогеем стабильности является собака.
Это точно также как маникюр на моих ногтях — он появится только после моего исцеления.
И станет его отличительным знаком.
Я теперь понимаю, что это нормальано.
Иметь собаку.
Свою собственную собаку.
С которой гуляешь в любую погоду.
Но это возможно, да?

А я ведь люблю жизнь.
Прилетаешь и заказываешь такси.
Приезжает старый старый красный гольф.
Среди сплошных шкод суперб — таких продолговатых обтекаемых серебристых сигар — такой вот пенечек красный угловатый попердывая подъезжает.
И водитель там по имени Любос. Болгарин. Румын. Тролль, лжец.
Загорелый до черна. Лет под 60. В голубых минишортах.
Везёт тебя так, как будто за нами гитлер.
Рука тянется пристегнуться, но нельзя.
И едешь, значит, гремя по булыжникам мостовой. И лицо горит. Толи от давления, то ли от гнева, то ли от перегрева.
Высаживает тебя у отеля, а отель — в лучших традициях нью-йоркского нуара. Пошарпанный такой. Потасканный. Во всем это.
Но люди милые работают и приветливые. И приятные.
Портье смотрит на твой ролекс, на луивьюттон, на айфон и даже на обложку паспорта. И не понимает — почему этот отель.
Ты достаешь платиновую карту. Почему этот отель?
Почему мне нравятся истрепанные диваны просиженные тысячами чешских жоп?
Чем любы мне изборожденные столы?
Энергия... словно камень пролежавший тысячу лет в самой глубине пизды матери природы, эти вещи сочатся энергией, жизнью, историями.
Мне кажется, одиночество — условное одиночество — свело меня с ума. Но я отчетливо слышу тонкие песни старины.
Твердые прочные вещи отслужившие свой век, подлатанные и вновь отправленные в бой. Но нет. Я опять добавляю трагизма, излома.
А здесь его совсем нет.
Просто очень круто. Очень, очень круто.
Видеть, дышать, ощущать.
Это так много.
Так много.
Много.

Вероятно, единственное нормальное последнее желание — это показать миру огромный ебический фак.

Таксист был пьян или полупьян?
Он сел на обочине, вытянул уставшие ноги.
Это тело, эти звезды над головой, далекий шум — всё это казалось совершенно, совершенно нереальным.
Показавшиеся неподалеку мужики с топорами.
Ещё другие — с огромными тяжелыми совнями. И третьи — одурманенные сладкими наркотиками юноши вооружённые чем попало.
Мне не нравится то, что происходит. И это не мой выбор!
Таксист воскликнул, ни к кому конкретно не обращаясь.
Мой выбор — это большой угловой фиолетовый диван в гостиную за 55999.
Это мой астрономикон. И не надо мне нечего тут болтать. Мне не надо всего этого. И того тоже.
Его руки загребали по асфальту силясь найти что-то тяжелое, чем можно было бы кинуть в этот назойливый мираж.
Или найти таблетку. Выпить нормального болеутоляющего, лечь в больничку потом, прокапаться. Просто тупо ничего не делать. А ну да. От этого только хуже.
Вот ладонь нащупала что-то приятное и твердое — рукоять из слоновой кости.
Космос слышит меня? А разве может он не слышать?
Достаточно ли пороху в стволе, чтобы воспламенившая его искра послала ромбовидную тяжелую пулю в путь от виска до виска?
И не будет ли это столь же нелепым?
Начался дождь и холодные его капли падали на разгоряченные волосы.
Люди со всех сторон надвинулись и единым порывом воткнули в его тело кто на что горазд. Кто на что горазд. Совня или топор, коса или мушкет, камень или копьё.
Что-то проскрежетало по позвоночнику звериным клёкотом.
Вафли кукуруку и ананасовый инвайтплюс.
Кассетный плеер Sanyo и кварцевые часы Joop.
Ты не помнишь этот момент?
В его гроб положили его любимые диски. Я на этом настоял. Около головы.
И когда гроб засыпали землей, порывом снял с руки эти часы — которые так нравились ему. И прикопал сверху.
Сослагательное наклонение. Впрочем, я уже и не думаю о тебе каждый день.
И почти забыл. Разве что помню, как сидели мы с тобой в балтийском хлебе на Греческом проспекте и пили разливную кока-колу. И допив, ты призывал меня уйти, говоря, что неприлично сидеть просто так. Годы проносятся как топоры и совни, как мечи и булавы, как огромные серпы и моргенштерны. Все они вырывают из тела куски жизни. Холодный ветер обжигает краснеющие раны, но дело совсем не в этом.
Ты просто сделать то, что должен.
Это кажется совершенно нереальным, но это единственная сушествующая для тебя реальность.

Не прекращается движение.
Несмотря ни на что.
Всё глупость. Всё тщетно.
Шелкопряд прядёт свою нить.

В руке моей горит кольцо
Сквозь джунгли рвусь к тебе безумный
И вижу лишь твоё лицо
Когда в ночи пустой, безлунной

Лежу под деревом в ночи
Кляну себя за несвободу
Постой, мой друг, и не кричи
Не падай в сумрачные воды

Не забывай меня... Ведь я
Живу одним тобою
И всё что сделали тогда
Ношу всегда с собою

Ведь ты вот здесь, ты навсегда
В груди моей бурлишь огнями
И наполняешь смыслом дни
И плачу я, когда ночами

Мне не дано уснуть... Ты здесь
Ты рядом, ты сидишь со мною
И если бы я мог успеть...
Прикрыть тебя своей ладонью...

И поровну с тобою разделить
Года и радость жизни, созерцанье
Детей играющий с отцом
Любовь и страсть и пир познанья

Законов жизни, чистоту
Сердечных наших устремлений
И женских взглядов красоту
И прелесть чувственных мгновений

Когда дрожа, томясь, пылая
Ты накрываешь нежный рот
Своими жадными губами
И соловей в ночи поёт

И ты так жаден беспощаден
И упиваясь каждый раз
Ты проливаешься слезами
При виде этих нежных глаз.

И где бы ни был ты сейчас — во тьме,
Иль сгнивший глубоко во чреве
Холодной и сырой земли
Иль в кронах молодых деревьев

Везде я слышу аромат
Твоих волос и смех улыбки
Будь проклято пятнадцатое ноября
Будь прокляты наивные ошибки.

Безусловно, у меня клиническая депрессия.
И контролировать её практически невозможно.
Редкие проблески хорошего настроения словно жадные глотки воздуха сменяются удушьем, гипоксией и жжением в лёгких.
И это всё? Всё сведётся к этому?
Рядом со мной в постели лежат... хотя нет, Бог знает, кто это может прочесть.
И я совсем не об этом.

Жаркий индийский день. Шумный базар. Множество женщин торгуют и торгуются. Мужчины носят тяжести. Пахнет песком и потом и карри. Пыльно. Ты чистишь рыбу длинным источенным ножом и думаешь «и это всё?».

Или вот я приехавший, поев в пути мороженного, на дачу. Тут много зелени. И я сажаю туи. Зачем? Чтобы потом рыдать над ними. Безутешно и бесконечно. Всё проходит и это пройдёт. Ничего не останется. Даже этих туй. Понятно что не нужно думать о том, что дышишь. Понятно что можно забыть о том, что ты чудовище. Можно провожать Бруно на пенсию всей семьёй. Он уедет во Флориду запекать рыбу «аль-форно». Эти туи будут омыты мои слезами. Это неизбежно.

Из-за чего мы грустим? Из-за того, что все не так, как мы себе представляли. Хорошо быть бобром и жить без воображения. Каждый новый день — событие в самом себе. Ни с чем не сравнимое. Как говорил Робиндранат Тагор — «боль во всех её проявлениях лишь результат неоправданных ожиданий». Интересно, когда его резали на куски, его ожидания были оправданы и он не чувствовал боли?
Ты ждёшь, что вот-вот за поворотом начнётся прекрасное завтра. Оно будет сиять и искриться и от одного только прикосновения к нему, ты будешь пронзен пароксизмами оргазма. Маленький ключик от всех дверей.
Но за новым поворотом тебя ждет лишь пара прожитых лет и поменьше здоровья.
Есть надо меньше, а работать надо больше.
Почему нельзя верить шлюхам, наркоманам и мусорам? Они почувствовали цену денег.
Поняли, что деньги находятся очень близко и взять их не так уж и сложно.
Они просто непригодны к более сложной работе с отдаленным во времени моментом вознаграждения. Неспособны на долгие забеги.
Я всё знаю и понимаю. Даже больше чем кажется мне самому. В своём стремлении обесценить, я обесценил практически всё. Под ногами у меня шуршит мусор и вижу я голые стены, от которых узбеки долгими ночами при пламени костров и под заунывные свои степные песни отдирали обои моих снов предварительно намочив их при помощи валика за 239 рублей купленном в «Петровиче».
Когда в детстве босиком бежишь по полю, тебе совершенно всё равно какой курс у акций «РусГидро» и сколько змей в среднем ползает в этой траве. Тебе всё равно. Потому что существуют для тебя лишь простые плотские радости. И ничего ты не видишь. И ничего ты не слышишь. До тех пор пока спущенная с цепи собака не цапнет тебя за ногу.
Я помню, как ты подарили мне огромный подсолнух в керамическом горшке. Помню как он стоял на подоконнике квартиры на Капри. Как тушил в нем окурки, встав из-за печатной машинки, с грустью поглядывая в окно на залитые ярко-желтым светом улицы. Пение птиц, непередаваемая роскошь бытия. Страх и боязнь. Готовность переломиться. И уже никогда. Никогда. Никогдв не собраться вновь. Рассыпаться как земля из разбитого керамического горшка сметенного рукой. Цепляться за дорогие твои домашние туфли. Но тщетно. Тщетно. Тщетно.