Всё тлен. И прах ничтожен мой.
Благословенный путь Судьбой
Отринув, мы попадаем в ад.
Горящих грешников там чад
Пьянит как забродившее вино.
И кажется что всё равно
Поступки были или нет.
Я вижу, вижу этот свет.
То истина открылась мне.
И говорит со мной. Во мне
Сто тысяч солнц и вечность. Вьюга
Сметает всё как Кали-юга.
И оставляет лишь одно
Сознанье безразличия всего.

«Несчастный, ты раб людей, раб вещей, раб жизни. Ибо жизнь, если нет мужества умереть, — это рабство. Есть ли ради чего ждать? Все наслаждения, которые тебя удерживают и не пускают, ты уже перепробовал, ни одно для тебя не ново, ни одно не приелось и не стало мерзко. Вкус вина и мёда тебе знаком, и нет разницы, сто или тысяча кувшинов пройдёт через твой мочевой пузырь: ты ведь — только цедило. Ты отлично знаешь, каковы на вкус устрицы, какова краснобородка; твоя жадность к наслаждениям не оставила тебе на будущее ничего неотведанного. А ведь как раз от этого ты и отрываешься с наибольшей неохотой. С чем ещё тебе больно расстаться? С друзьями, с родиной? Да ценишь ли ты её настолько, чтобы ради неё позже поужинать? С солнцем? Да ты, если бы мог, погасил бы само солнце. Что ты сделал достойное его света? Признайся, не тоска по курии, по форуму, по самой природе делает тебя таким медлительным, когда нужно умереть: тебе неохота покидать мясной рынок, на котором ты ничего не оставил. Ты боишься смерти; да и как тебе её презреть среди удовольствий? Ты хочешь жить: значит, ты знаешь, как жить? Ты боишься умереть, — так что же? Разве такая жизнь не всё равно что смерть? Гай Цезарь, когда однажды переходил через Латинскую дорогу и кто-то из взятых под стражу, с бородой, отросшей по грудь, попросил у него смерти, ответил: „А разве сейчас ты живёшь?“ Так надо бы отвечать и тем, для кого смерть была бы избавлением: „Ты боишься умереть? А разве сейчас ты живёшь?“»

Сенека, «Нравственные письма к Луцилию», LXXVII, 15-18